Блог

В Уральском литературном агентстве год литературы стартовал выходом в свет уникальной книги: «Уральские песни, сказки и обычаи из собрания И.Я. Стяжкина. Том 1». 6 февраля в Екатеринбурге в библиотеке имени Белинского состоялась презентация книги. Изданию предшествовала долгая и кропотливая работа. Об этой работе рассказала редактор и составитель книги Н.Н. Успенская. Выступили художник книги Игорь Игнатьев, дизайнер Андрей Якубовский и главный редактор книги Юрий Бриль и другие. Состоялся разговор о судьбе книги в контексте уральской истории. Праздник фольклора состоялся. Звучали духовные стихи, песни, частушки, прибаутки в исполнении коллективов Екатеринбурга.

400 стр. с иллюстрациями и нотными записями.
Твердый переплет, увеличенный формат. Ноты и иллюстрации.
По вопросам приобретения книг обращайтесь к Н.Н. Успенской:
тел. +7 929-218-25-63
e-mail Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript.

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Народная литература Камышловского уезда Пермской губернии» – результат многолетнего труда известного уральского краеведа, естествоиспытателя и педагога Ивана Яковлевича Стяжкина (1877–1965). Это поистине энциклопедия народной жизни конца ХIХ – начала ХХ веков, энциклопедия крестьянского быта и сознания, отражённая в обрядах и обычаях, в поэтическом и музыкальном языке песенного наследия, в образах сказок и загадок, в точном слове пословиц и поговорок.

Многочисленные записи, сделанные И.Я. Стяжкиным в течение почти двух десятилетий (1896–1914 гг.), составили объёмистую рукопись в 1219 страниц. В одиннадцати частях, названных «отделами», были представлены основные жанры русского фольклора, активно бытовавшие на Урале в то время: сказки и загадки, плясовые и проголосные песни, частушки (припевки), пословицы и поговорки, духовные стихи и заговоры. В состав «Народной литературы Камышловского уезда» вошли также полное описание свадебного обряда с текстами свадебных песен и причётов, заметки о масленичных увеселениях, о досуге крестьянской молодёжи. Рукопись завершалась «Словарём народного говора Камышловского уезда Пермской губернии». Некоторые духовные стихи, песни и частушки И.Я. Стяжкин записал с напевами и сопроводил нотными образцами.

Достоверность, широта, разносторонность и цельность – отличительные черты этого замечательного труда. Ценность рукописи «Народная литература Камышловского уезда» определяется пристальным вниманием автора к народному языку и быту, тщательностью и добросовестностью записей и тем обстоятельством, что большинство из них было сделано в пределах одной территории в течение длительного периода времени.

Изданию рукописи, первые отделы которой были подготовлены к печати ещё в 1914 г., помешали вначале первая мировая война, затем революция, гражданская война и дальнейшие события советской истории. Лексика из «Словаря народного говора Камышловского уезда» впоследствии вошла в «Словарь русских говоров Среднего Урала», изданный Уральским государственным университетом в 1964–1988 гг. Кроме этого при жизни И.Я. Стяжкина были опубликованы только этнографический очерк о масленичных увеселениях в Камышловском уезде Пермской губернии и несколько разрозненных фольклорных текстов[1]. В 2002 г. был издан первый том серии «Из фольклорного наследия И.Я. Стяжкина» – «Уральские сказки», – куда вошли отделы VII и ХI «Народной литературы Камышловского уезда» («Сказки» и «Словарь народного говора Камышловского уезда Пермской губернии»). Частично (отделы I, IV, X) материалы рукописи вошли во второй том этой серии, изданный в 2012 г. Таким образом, настоящее издание «Народной литературы Камышловского уезда Пермской губернии» является первой полной публикацией, сверенной по двум вариантам рукописи и черновикам И.Я. Стяжкина и сопровожденной необходимыми комментариями.

Рукопись существует в двух вариантах. Более ранний, подготовленный к печати автором и датированный 1914–1915 гг., находится в Государственном архиве Свердловской области[2]. Поздняя копия с него, собственноручно сделанная И.Я. Стяжкиным в 1949 г., – в Каменск-Уральском краеведческом музее им. И.Я. Стяжкина. Различия между ними незначительны, хотя некоторые отделы в музейном варианте рукописи редактировались и дополнялись И.Я. Стяжкиным вплоть до 1964 г. Кроме того, в музейных фондах сохранились тетради с восстановленными по черновым записям отделами I и ХI («Духовные стихи» и «Словарь народного говора Камышловского уезда Пермской губернии»), отсутствующими в ГАСО. Именно этот, полный, последний вариант рукописи «Народная литература Камышловского уезда» из фондов Каменск-Уральского краеведческого музея им. И.Я. Стяжкина лёг в основу настоящего издания.

В книге сохраняются порядок следования отделов, определённый И.Я. Стяжкиным, и авторские названия отделов:

1. Духовные стихи.
2. Песни проголосные.
3. Песни походячие, парошные, игрищевые, артельные.
4. Песни свадебные. Обряд крестьянской свадьбы.
5. Песни плясовые.
6. Песни припевки, повертушки (частушки).
7. Заговоры (наговоры). Приметы.

VII. Сказки.

IХ. Загадки, пословицы и поговорки.

Х. Препровождение времени в д. Подрига (с. Завьяловское) и с. Колчедан.

ХI. Словарь народного говора Камышловского уезда Пермской губернии.

В первый том настоящего издания вошли первые шесть отделов, в которых собрано песенное наследие русского старожильческого населения Камышловского уезда.

Содержание рукописи отражает черты времени и особенности личности собирателя. Так, песенный материал в основном представлен, в соответствии с традициями собирательства фольклора в ХIХ веке, в виде текстов без напева – именно как «народная литература». Иван Яковлевич Стяжкин не был профессиональным этнографом или фольклористом, он был ярким представителем сельской интеллигенции, учительства того времени – энтузиастом, любителем, полным интереса и стремления зафиксировать окружающие его явления, обладавшим прекрасным чувством языка и острым «фольклорно-этнографическим слухом». Этим объясняется как широта охвата разных сторон жизни русского села конца ХIХ – начала ХХ вв.., так и неоднородность собранного материала, жанровая пестрота внутри отделов.

География записей «Народной литературы Камышловского уезда» достаточно широка. В текстах рукописи упоминаются селения Колчеданской, Куровской, Куяровской, Кочневской, Никольской, Катайской и Вновь-Юрмытской волостей Камышловского уезда, а также несколько населённых пунктов Шадринского уезда Пермской губернии, граничащего с Камышловским. Ныне эта территория полностью или частично охватывает несколько районов Свердловской области (Каменский, Талицкий, Камышловский, Пышминский, Богдановичский, Сухоложский, Белоярский), а также Катайский и Далматовский районы Курганской области и север Каслинского района Челябинской области.

Процесс сбора материала для «Народной литературы Камышловского уезда» был весьма долгим и трудоёмким. Он осуществлялся несколькими путями, в основном переписыванием текстов из тетрадей (куда попадали и отрывки из книг[3]) как самим Иваном Яковлевичем, так и его добровольными помощниками. Также есть тексты, переданные ему другими людьми. В предисловии к первому отделу Стяжкин писал: «Сборник “Духовные стихи” составлялся в с. Завьяловском (Подриге) в 1897–1899 годах по попадавшим ко мне тетрадкам с записями стихов кружка богомольных стариков и старушек. Мотивы приходилось изучать самому и перелагать на ноты. Молитвы и святые письма были связаны с японской войной 1905 г. Солдатами они посылались на родину, где и распространялись среди населения. В с. Колчедан Каменского района молитвы были переписаны для меня бывшим моим учеником Н. А. Черноскутовым в д. Черноскутовой Колчеданской волости, а святое письмо я нашёл подброшенным в сени школы, где я был заведующим».

Ещё одним источником записей была сама жизнь. Из года в год наблюдая деревенские обряды и обычаи, Иван Яковлевич подробно описал свадебный обряд, молодёжные вечёрки, святочные артели и масленичное увеселение с элементами народного театра («Бусары»). И.Я. Стяжкин включил в рукопись не только собственные наблюдения, но и детские воспоминания о проводах Масленицы В.А. Арефьева, священника из села Вознесенское Шадринского уезда[4].

История государства, жизнь села, судьбы и воспоминания людей – современников собирателя, его собственная жизнь нашли отражение в этой рукописи. Так, по крупицам, за многие годы наблюдений и кропотливого труда сложилась «Народная литература Камышловского уезда» – бесценный памятник традиционной русской народной культуры рубежа веков и её весомое документальное свидетельство.

Первый отдел Иван Яковлевич Стяжкин называл «Духовными стихами», хотя в оглавлении рукописи это название отсутствует. На самом деле в нём собраны разные по жанрам поэтические тексты религиозного содержания, большая часть которых обозначена собирателем как стихи[5], канты и псальмы (псалмы). Стремлением И.Я. Стяжкина отразить реальную картину бытования в крестьянской среде как устных, так и письменных текстов на религиозную тему объясняется включение в этот отдел также «Поучения о молитве Иисусовой», епитимийника («Правила о епитимиях святых отец»)[6], святых писем и известного апокрифического текста «Сон Богородицы», включающего элементы заговора и «Сказание о двенадцати пятницах»[7].

Решением редколлегии порядок текстов в этом отделе изменён в соответствии с их жанровой принадлежностью. Вначале следуют собственно духовные стихи, близкие фольклорной традиции, затем – канты, псальмы, поздние духовные стихи и тексты явно литературного происхождения. Завершают отдел «Поучение о молитве Иисусове», «Правило о епитимиях святых отец», святые письма и «Сон Богородицы».

Тексты религиозного содержания широко бытовали в христианской православной (в том числе древлеправославной, старообрядческой) среде. На Урале большое количество духовных стихов было записано в разное время именно в старообрядческой среде, хорошо знакомой с книгой и в целом отличающейся высокой степенью грамотности. Старообрядцы сохранили «редкие образцы так называемой “покаянной лирики” – прототипа духовных стихов. Как удалось установить, ранние покаянные стихи являются выписками или переработками песнопений из певческой книги Триоди постной, когда предписывалось читать и петь покаянные тексты и очищать себя постом и молитвой. Они составляют особый род книжной поэзии»[8]. Большинство представленных в рукописи стихов принадлежат как православной, так и старообрядческой полуустной традиции.

В духовных стихах, кантах и псальмах, собранных И.Я. Стяжкиным, отчетливо видны несколько поэтических источников. Первый – народная поэзия, собственно фольклор. Такие стихи, названные Ю.М. Соколовым «старшими эпическими духовными стихами»[9], «по форме своей (композиции, ритму, размеру, средствам изобразительности) очень близки к складу старых былин и, по-видимому, подобно этим былинам, вылились в настоящую форму в XV—XVI вв.»[10]. Образцами таких стихов в «Народной литературе Камышловского уезда» являются «Кирик и Улита» и «Согрешила душа грешная». Второй временной и стилевой пласт восходит к ранней русской литературной традиции. В «младших» лиро-эпических и лирических духовных стихах отражается «влияние силлабического виршевого стиха, проникшего с католического польского Запада в XVI веке и ставшего широко популярным через книгу и школу в XVII веке. Распространение этого стиха совершалось не только путем устной передачи, но также и посредством письменных сборников, т. н. “псальм” и “кант”»[11]. Таковы, например, «Кант о потопе», «Братие! вонмите, все друзи моя», «Праведное солнце в раю присветило»[12]. Большинство же поздних стихов этого отдела написано в соответствии с современными нормами стихосложения («Святая гора Афон и земной удел Божией Матери», «Стих о двух ангелах», «Умоляла мать родная», «Каменный горох» и т.п.) и обозначено редакцией как «поздние духовные стихи» в тех случаях, когда они не имеют авторского жанрового определения. Многие из них скорее относятся к нравственно-морализаторским стихотворениям на религиозную тему, имевшим широкое хождение в списках в крестьянской и городской среде на Урале и в Прикамье в конце ХIХ – начале ХХ вв.

Сюжеты духовных стихов, кантов и псальм, включенных в рукопись, восходят к Евангелию, житиям и различным христианским апокрифам («Спит Сион», «Кирик и Улита», «Каменный горох», стих о горе Афон и другие), а также являются свободными лирическими диалогами и высказываниями на темы бренности человеческого бытия, раскаяния человека в своих грехах, спасения души. Для большинства публикуемых текстов характерны мотивы странничества, небесного заступничества, описание чудесных событий, мест и видений. Наиболее архаичные сюжеты духовных стихов – плач Адама о рае[13] и о расставании души с телом – легли в основу стихов «Праведное солнце в раю присветило» и «Согрешила душа грешная». Любопытна поздняя литературная версия раннего и, пожалуй, «титульного»[14] сюжета о двух Лазарях («Стих о богатом и нищем Лазаре»).

Особый интерес представляет включенный автором в отдел «Духовные стихи» епитимийник («Правило о епитимиях святых отец»). Создание первых епитимийников на Руси относится к ХI в. Эти небольшие по объему сочинения содержали церковные канонические акты, определявшие нормы поведения и меры наказания за их нарушение. Рукописные народные варианты подобных исповедных текстов имели хождение на Урале как в православной, так и в старообрядческой среде. Их содержание отражает исторические и культурные реалии своего времени и даёт ясное представление об этических и правовых нормах, существовавших в момент создания того или иного рукописного документа. Интересно, что епитимийник, вошедший в «Народную литературу Камышловского уезда», имеет точные текстовые совпадения с епитимийником ХVIII века, приписанным от руки к «Апостолу» 1597 г. из библиотеки Екатеринбургского духовного училища[15], при этом стяжкинский вариант вдвое больше по объёму.

Текст апокрифической легенды «Сон Богородицы», которой в народе приписывали чудодейственную силу, Иван Яковлевич Стяжкин получил в 1946 г.: «Переписано мною в 1946 г. с письма, посланного из Красноуфимского района наблюдательнице Каменск-Уральской метеорологической станции Антонине Кукушкиной (Булаковой) её сестрой из Красноуфимска». Судя по способу распространения и некоторым словесным формулам, «Сон Богородицы» в данном случае выступает в качестве святого письма, хотя на Урале (вплоть до настоящего времени) повсеместно бытует как заговор.

Духовные стихи, в уральских рукописях и публикациях середины ХIХ в. называемые «нищенскими стихами» и «песнями при поминках», и ныне существуют как часть похоронно-поминальной обрядности. Как постовые, т.е. календарно приуроченные, эти тексты бытуют почти исключительно в старообрядческой и казачьей среде.

Один из самых больших отделов рукописи – «Песни проголосные». Он был подготовлен к печати и отправлен ученому секретарю и одному из основателей Уральского общества любителей естествознания (УОЛЕ) О.Е. Клеру весной 1914 г., однако материал для него Иван Яковлевич Стяжкин начал собирать еще в 1896 г.

В отделе собрано 99 песен Камышловского уезда, названных Стяжкиным проголосными. На Урале это название (наряду с «тяжёлой», «долгой», «пологой», «большой») закрепилось за протяжной лирической песней – как крестьянской, так и городской. Сами народные исполнители относят к проголосным семейно-бытовые лирические песни, баллады, романсы (в том числе жестокий романс, генетически близкий балладе), исторические, тюремные и солдатские песни. Почти все эти жанровые наклонения представлены в «Народной литературе Камышловского уезда».

Типичные сюжеты большинства песен – несчастная любовь, расставание с любимой, смерть близкого человека («Скоро, скоро, друг любезной», «Кого нету, того жаль», «Стой-ка во поле, рябина»). Сюжетным источником многих из них стали социальные реалии того времени: неравный брак, брак по воле родителей без согласия молодых, отказ родителей от брака сына с любимой девушкой («Как во маленькой деревне», «Удаль ли моя, удаль», «На серебряной ричушке», «Старый старичонко», «Сызмалешенька в дружка влюбелась», «На сегодняшней денёчек» и т.д.).

Среди образцов поздней лирики, записанных Стяжкиным, немало баллад. Наиболее известные из них – «У ключика у студёного» и вариант баллады «Ванька-ключник», названный в рукописи по первой строке – «В саде ягода малина»[16]. К лирической исторической можно отнести «Песню на смерть императора Александра I» с типичным для этого жанра описанием одного конкретного эпизода из жизни реального исторического лица. Песня же «Во славном было городе во Острокани», несмотря на упоминание Стеньки Разина и города Острокани (Астрахани), остается в рамках жанра баллады.

К наиболее поздним лирическим жанрам исследователи причисляют песни литературного склада, созданные на основе авторских произведений, и песни-переделки. Интересна в этом отношении песня «Сидит за решёткой орёл молодой». Вольное изложение пушкинского стихотворения «Узник» дополнено типичным для баллады сюжетом смерти разбойника с включённым в него лирическим монологом героя о своей судьбе.

Разбойник и узник – характерные образы уральского фольклора, в том числе записанного на территории бывшего Камышловского уезда. Разбойники были персонажами народной драмы («Царь Максимилиан», «Шайка разбойников»)[17], разыгрываемой в Святки, героями сказок и быличек, легенд и баллад. Отчасти это объясняется историей заселения края. Существует немало преданий об основании ныне существующих сёл и деревень «вольными людьми»: беглыми каторжниками и крестьянами, ссыльными, бродягами[18]. Некоторые из преданий основаны на реальных исторических фактах[19]. Тема неволи и сочувственное отношение к находящимся в заточении узникам нашли отражение в текстах проголосных песен, собранных И.Я. Стяжкиным («Звенит звонок в тюремном замке», «На зелененьком лужечке», «Было в городе в Адесте», «Косоклинна юбка»).

Большим событием в жизни села и каждой семьи были проводы в армию молодых ребят. Песни о солдатской службе, о расставании солдата с родным домом звучали во время проводов в армию и назывались некрутскими. Две из них – «Наш-от руськой белой сарь» и «Хорош мальчик уродился» – снабжены вполне определёнными примечаниями собирателя: «Песня рекрутов. Поётся при поездке в город на службу», «солдатская песня; поётся, когда повезут». Значительно количество во II отделе «женских» песен о разлуке с любимым, отданным в солдаты («Скучно жить сиротинке», «Кругом, кругом осиротала», «Не сказать ли вам, подружки», «Зауныло сердечкё»), и «мужских» – о жизни без любимой («При широкий долине», «Маленькой мальчишко»).

Некоторые песни, отнесённые И.Я. Стяжкиным к проголосным, бытуют как плясовые («Кралечкя написанная») или являются общеуральским вариантом хороводной песни («По улочке было Швецкой»), но отсутствие в рукописи записей их напевов не позволяет точно определить жанр[20]. Песня «По треской Ямской» попала в отдел проголосных скорее по ошибке, что подтверждается напевом и указанием темпа – «скоро». То же, вероятно, относится и к песне «Усы». О ней известный уральский краевед и фольклорист В.П. Бирюков писал: «Вариант этой песни, записанный в промышленной приволжской части Костромской губернии, помещён Вл. Михневичем под заглавием “Извращение народного песнетворчества” в журнале “Исторический вестник” за 1880 г., XII, стр. 772. Заглавие публикации говорит о том отношении буржуазных фольклористов к рабочему творчеству, какое было в России до Октябрьской революции»[21]. На этом примере можно проследить, как с течением времени менялось отношение к народной песне и традиционной культуре в целом, какие разные оценки получало одно и то же культурное явление в зависимости от доминирующих социально-политических взглядов.

Иван Яковлевич Стяжкин, напротив, как в «Духовных стихах», так и в остальных отделах старался точно отразить реальную картину бытования поэтических текстов. Безоценочность, отсутствие социальной или политической предвзятости в собирании фольклора многие современные исследователи относят к несомненным достоинствам «Народной литературы Камышловского уезда». Однако именно этот подход помешал изданию наследия И.Я. Стяжкина в ХХ веке. В ответ на посланные для публикации материалы автор получал письменные разъяснения о причинах отказа от тех или иных текстов: «Приходилось очень внимательно относиться к идейно-художественным достоинствам песен. Всякие элементы религиозного содержания, грубоватого просторечья совершенно недопустимы»[22]. Однако, по известной уральской пословице, записанной Иваном Яковлевичем, «Из песни слова не выкинешь, из беседы молодца не выбросишь». Автор совершенно определенно обосновывал свой собирательский подход: «Всё записанное мной было взято у крестьян и переписано мною из тетрадок (с печатных произведений я не переписывал), и цель моя была – возможно полный сборник всех произведений литературы, которая обращается в народе».

Проголосные песни на селе были одними из самых любимых и наиболее распространенных. Они пелись на лугах во время съезжих праздников, за домашним столом, зимой на масленичных гуляньях и у масленичного костра, летом по дороге на покос и обратно, на свадебном пиру, на проводах в армию и на молодёжных вечёрках. Под проголосные песни прохаживались по селу или по лугу во время праздничных гуляний, и это сближает их с хороводными. Народные исполнители вспоминают, что под хороводные («круговые», «луговые», «луговские») песни раньше ходили кругом, под проголосные – кругом, друг за другом и рядами («верёвочкой», «стенкой) при проходках по селу. При этом граница между жанрами в понимании исполнителей была весьма условной: одну и ту же песню могли называть и луговой, и проголосной.

Многие песни, записанные И.Я. Стяжкиным в конце ХIХ – начале ХХ вв., сохранялись в песенном наследии его земляков вплоть до конца ХХ столетия, во многом благодаря сельским фольклорным ансамблям. Один из первых ансамблей здесь был организован в с. Сипавское Каменского района сельским батюшкой. Он приходил на «красные пряхи» (посиделки, куда женщины приходили с прялицами и пели), слушал и записывал песни, преимущественно свадебные.

Судя по экспедиционным записям 1995–2004 гг., сделанным сотрудниками Свердловского областного Дома фольклора на территории бывшего Камышловского уезда (в частности, в Камышловском и Каменском районах Свердловской области), значительная часть собранных И.Я. Стяжкиным проголосных– достаточно поздние тексты, распетые в традициях крестьянской протяжной песни. Это явление в целом характерно для старожильческой песенной традиции Урала и Сибири[23]. Сами народные исполнители отмечают, что у проголосной песни «много поворотов» (внутрислоговых распевов), огласовок и словообрывов. Вот как выглядит распетый вариант стяжкинской «Как на крышечке воробей», записанный в с. Кочнёвское Камышловского района в 2002 г.:

На крышке-то, скажём, на избёнке(й)
Воробеюшко сидит да щувыркат.
Из окошка, ой, да ли из дверей жё да ли
Ма… ой, мальщик девку, ой, да де… девку клищёт.
Выйди-ко, девка, ой, да ли выйди, красна да ли
Со… ой, со мной выйди, ой, да за(й)… за ворота[24].

В имеющихся в рукописи И.Я. Стяжкина нотных образцах и в современных записях исполнение, как правило, двухголосное: запевает нижний, первый, «толстый» голос, а остальные исполнители подпеваются высокими, «тонкими» голосами: «кто подпеватся, тот вытягат». Двухголосие в местной традиции так привычно, что о добавлении третьего голоса говорят: «Дак он только мешать будёт. Если уж третий хто – всё смешат, все сбились».

Раньше запевалами часто были мужчины, что отразилось на мелодике запевов. Влияние мужской песенной культуры было велико и потому, что дети перенимали песни не только от бабушек и матерей, но и от отцов: «В компании поют, а я залезу на полати, слушаешь, мыркаешь лежишь. А потом как-то перенялось это. Потом выйду отца встречать – он идёт и поёт с бабушками, его звали запевать. “Ой, девка меня встречает! Давай споём”. Обнимет, я под крылышком иду, поём. От него и переняла».

Песенная манера и варианты напевов от села к селу различны. Так, типичное для лирической песни старожильческого населения Урала и Сибири кадансирование с расхождением в октаву, принятое в одном селе, в соседнем вызывает иронию: «В других деревнях, там как-то тянут поют: “о-о-о” напоследе тянут, как петухи», – по словам одного из жителей села Травянское Каменского района.

Многовариантность как важная особенность традиционной народной культуры была зафиксирована и последовательно отражена в записях И. Я. Стяжкина. Некоторые песни записаны им в нескольких вариантах. В самих песнях сюжетная линия бывает составлена из элементов разных текстов. Помимо указанной ранее «Сидит за решёткой орёл молодой» можно назвать песню «Мамашенька бранится», которая в записи И.Я. Стяжкина оканчивается сценой гадания цыганки из песни «По Дону гуляет казак молодой». Подобные контаминации нередки в устном песенном творчестве.

В устной фольклорной традиции песни не являются застывшими образцами, а продолжают жить своей жизнью. В рукописи есть позднее указание И.Я. Стяжкина об изменениях в песне «Прошшай, жизь»: со временем её текст разрастается за счёт окончания, близкого свадебному и похоронному причёту по матери с типичным формульным обращением к «ветрам буйным со восточной стороны»:

Вы подуйте, ветры буйны,
Со востошной стороны;
Со востошной со сторонки
Выпал белой камешок,
Россыпал мать – сыру землю,
Да гробову доску.

В течение второй половины ХХ века на примере музыкального фольклора Каменского района Свердловской области можно проследить тенденцию приближения, приспособления поэтических образцов к жизненным реалиям. Изменения эти происходили в результате перемен в народном сознании, социальных представлениях исполнителей, влияния городской культуры, сценического бытования фольклора и т.д. Так, участницы фольклорных ансамблей Каменского района вспоминали: «“Ветер дует-сподувает”[25], там про жидов – как это выступать? Вроде обижают евреев. Мы сменили: “врагов” поём, если выступать».

«пели:

Куплю тебе обнову,
Я обнову дорогу,
Шаль турецку голубу.

У нас был такой большой полушалок голубой, на плечи накидывают, хорошо на сцене-то смотрится! шаль эта турецкая голубой не была. Она была ковровым платком большим, и там, как огурчики, были цветы на ней».

Со временем песни становятся короче или, напротив, дописываются, изменяется темп исполнения: «Поют сейчас покороче, а раньше дольше тянули». Перемены, произошедшие в песенной культуре в течение ХХ века, народные исполнители оценивают как негативные, а о пении прежних лет говорят: «Раньше так пели – волосы поднимат!»

Нелишне заметить, что за прошедшее столетие изменилась сама звуковая среда. Раньше тишину села нарушали лишь колокольный звон, мычание коров по утрам и вечерам и звон колокольчиков на конской сбруе. Музыкальный звук был событием. И в этой тишине далеко разносились сильные мужские и женские голоса, «качающие», «зыбающие» напевы долгих проголосных песен.

В целом представленный в «Народной литературе Камышловского уезда» корпус лирических песен типичен для уральской песенной традиции. Количество записанных И.Я. Стяжкиным проголосных подтверждает широкое распространение этого жанра на территории Камышловского уезда на рубеже ХIХ и ХХ веков.

«Песни походячие, парошные, игрищевые, артельные», собранные в III отделе, – это песни, сопровождающие молодёжный досуг. Внутри отдела они объединены собирателем по географическому принципу, в соответствии с местом записи: это с. Подрига (Завьяловское) и с. Колчедан.

С осени по весну молодёжь встречалась на вечёрках («игрищах», «артелях»), откуда и пошло диалектное название песен – «игрищевые» и «артельные». Названия указывают и на характер исполнения: под песни ходили, в том числе парами («походячие»[26], «парошные»). На вечёрки ходили молодёжь и старшие подростки. Вечёрки делились на «малые» (для подростков) и «большие», на которые собиралась молодёжь брачного возраста. Возрастной ценз везде был разный. «Взрослыми» считались в основном юноши и девушки от шестнадцати до двадцати лет. «Были вечеринки, нам по семнадцать лет, старшие девчонки (двадцать-двадцать пять лет) пели, а нас выгоняли, не ровня». «Лет шестнадцать-семнадцать – на вечёрки, уже взрослые. Маленьких мать не отпустит».

Подростки собирались «детскими артелями»: «В большу-то ведь мы артель шибко-то не пойдём, а вот наш-от брат, были моложе, в детскую пойдём»[27]. В праздники молодёжь откупала для вечёрок избу у одинокой старухи или вдовы, детей туда не пускали: «Мелочь налезет – их вытолкнут, и всё». Младшие знали закон: «Дак нехто и не пойдёт – выбросят ведь сразу».

Сами вечёрки делились на вечёрки праздничные и вечёрки с работой. На вечёрки с работой девушки приходили со своим рукоделием: прялками, вышивкой, вязанием или шитьём: «Девки в будни брали на вечёрки пряжу, пряли, скали, вязали, вышивали». В перерывах между работой играли, пели и плясали девушки и парни, но могли собираться и только девушки со своей работой.

Вечёрки начинались с Покрова (14 октября) или с Кузьминок (14 ноября) и продолжались до наступления тёплого времени года (кроме периодов постов), когда молодёжные гуляния перемещались на улицу, на луга и праздничные «круга». Кульминацией молодёжных праздничных вечёрок были Святки. Описание вечёрки и праздничной «артили» И.Я. Стяжкин дал в Х отделе «Народной литературы Камышловского уезда» – «Препровождение времени в д. Подрига (с. Завьяловское) и с. Колчедан».

Поведение молодёжи на совместных «больших» вечёрках определялось традицией, задачей которой было обеспечение перехода парней и девушек в новый для них возрастной и социальный статус. Песни при этом играли очень важную роль – они служили средством общения парней и девушек и являли собой образцы сельского этикета. Наибольшее количество песен этого отдела – игровые хороводы. В отличие от весенне-летних хороводов, движения их были сдержанны, потому что вечёрки проходили в закрытых помещениях – избах, банях, малухах. Сами песенные тексты «вели» участников, подсказывая игровое поведение. Порядок действий подробно излагался по ходу всей песни («Я качу-то, качу золото кольсо») или в каком-либо из фрагментов сюжета:

Посиди-ко у меня, у молодса,
Погляди-ко на меня, на молодса.

Поскольку вечёрки служили подготовкой молодёжи к брачным отношениям, сюжеты исполнявшихся песен содержали мотивы семьи и брака, а также почти обязательное долженствование выбора пары. Большинство игровых хороводов с выбором пары оканчивалось требованием поцелуя двух участников[28]:

Красну девису люблю, люблю,
Посолую да назадь уйду.

На вечёрках существовали свои этические нормы и правила, по которым никто из присутствовавших не мог отказать партнёру в поцелуе, выйти из игры или оскорбительно отозваться о робком, неумелом или некрасивом человеке[29]. Напротив, игровые песни и хороводы предоставляли каждому участнику возможность побыть «девицами», «молодцами», «енеральщичками», «лебёдками», «лебедунами», «соколиками» и «голубками».

Излюбленным образом хороводов был «заинька» («Зайка из рички водичкю пьёт», «Зайкя беленький», «Заинькя, дыбы, сподыбы») – образ, связанный с идеей плодородия, и потому нередко встречающийся в весенне-летних хороводах и в корпусе свадебных песен многих славянских народов. В молодёжных игровых песнях встречается величание[30], подобное величанию в свадебных песнях:

Йю нас первый лебедун –
Яков Олексанович;
Йю нас вторий лебедун –
Осип Тарасивич;
Йю нас третей лебедун –
Петро Иванович.
Йю нас четвёртой лебедун –
Митрей Павлович[31].

До второй половины ХХ века сохранялся обычай на вечёрках припевать парням девушек и наоборот:

Достаётся Яшеньке,
Достаётся Олексановичу
Мария Павловна;
Достаётся Осеньке,
Достаётся Тарасовичу
Марфа Григорьевна.

Такое припевание рождало немало курьезных и конфликтных ситуаций: «И мне припели парня, который старше меня, а я его терпеть не могла. Я вылезла, дверью хлопнула и ушла. “Мне его не надо, а мне его припели!” Они же знали, что я с другими ходила, наверное, специально так припели!»

Надо хорошо представлять себе, что такие хороводы принадлежали не детской, а молодёжной субкультуре. Дети в них не играли и между собой не целовались. В отличие от «молодяжника», у детей были свои варианты игр, в том числе парных: «В детскую-то мы ходили артиль, так тожо вызовут каку пару, спросят: “Чем кормишь?” Кто скажет: “Землёй”, кто скажет: “Конфетам”»[32].

Любимым развлечением, кроме песен и хороводов, на вечёрках были игры («монахом» и «ухватом», в «номера», «сусиди», «фанты», в «золото» и «колечко») и танцы (в основном русского, кадрили и ланце). Игры «монахом», «ухватом» и «сусиди» описаны И.Я. Стяжкиным в отделе Х.

Вечёрки были почти единственным официальным местом встреч молодёжи: нравы традиционного общества не позволяли парням и девушкам встречаться парами наедине. Иных девушек отцы туда и вовсе не отпускали. Вечёрки были символом молодости, девичьей вольности, о чём сложено немало песен и частушек. Некоторые из них приводит Иван Яковлевич Стяжкин в VI отделе «Народной литературы Камышловского уезда»:

Ох, ну, я гульну,
Покаль молоденька,
Стара буду, все забуду,
На вечёрки не пойду.
На вечёрки не пойду,
Да на робят не погляжу.

В одной из частушек, записанных в Каменском районе Свердловской области, девушки просмеивали парня:

Понапрасно сел на прясло,
Толькё прясло изломал.
Понапрасно ходишь хвасташь –
На вечёрках не бывал.

Не бывать на вечёрках – значит лишиться чего-то важного в своей жизни или не дорасти, не стать взрослым.

С исчезновением деревенских вечёрок ушли из обихода и «артильные» песни. В репертуаре сельских ансамблей на территории бывшего Камышловского уезда сохранились лишь некоторые образцы из некогда записанных И.Я. Стяжкиным. Это хороводная «По травке шла» («луговская» «Я по травке шла») и «Я бегу, бегу до кузенки», бытовавшие также как приуроченные к Троице в Камышловском и Талицком районах, игровые хороводные «Это чьи это соколики летят?» и «От пенечкя до пенечкя», собранные в Каменском районе, и т. д. Некоторые песни, включенные Стяжкиным в III отдел, позже были записаны на указанной территории как поздние лирические («Немецкую капустку полевала»).

Варианты многих песен («Как у наших у ворот», «Лён», «Зайка из рички», «Из-за лесу, из-за колку», «Я качу-то, качу», «Из бору, бору», «Вскочил козел в огород», «Открывайтеся, широкие ворота», «По мосту было мосточкю» и др.) в конце ХХ века были записаны только в других районах Свердловской области (Алапаевском, Ирбитском, Байкаловском, Кушвинском, Невьянском, Туринском, Слободо-Туринском, Полевском и т.д.) и в соседних областях.

Описание крестьянской свадьбы выделено И.Я. Стяжкиным в IV отдел – «Песни свадебные. Обряд крестьянской свадьбы». Народная свадьба всегда привлекала внимание и фольклористов, и краеведов. Первые сведения о свадебном обряде в Пермской губернии были собраны в середине ХIХ в. священнослужителями, учителями и грамотными крестьянами для Императорского Русского Географического общества. Среди них протоирей Иоанн Смирнов («Этнографические сведения о селе Песчанском Шадринского уезда», рукопись с пометкой «Писано, вероятно, в 1850-е гг.»), священник Лука Попов («Этнографические сведения о селе Мурзинском Верхотурского уезда» с пометкой «Получено в 1848 г.»), священник Петр Словцов («Этнографические сведения о прихожанах села Лялинского Верхотурского уезда») и государственный крестьянин Александр Зырянов («Свадьба», 1850 г.)[33]. Часть сведений о свадебном обряде была в своё время собрана сотрудниками и корреспондентами Уральского общества любителей естествознания (УОЛЕ). Продолжением этого направления деятельности УОЛЕ должна была стать публикация рукописи И.Я. Стяжкина. Его описание свадебного обряда можно считать одним из наиболее полных в ряду этнографических наблюдений, сделанных на Урале в конце ХIХ – начале ХХ вв.

Крестьянская свадьба была записана Стяжкиным в д. Черноскутовой Колчеданской волости Камышловского уезда (ныне д. Черноскутова Каменского района Свердловской области) от Анны Григорьевны Черноскутовой в 1914 году. В рукописи подробно описан свадебный обряд от сватовства до окончания свадебного действа с включёнными в него несколькими десятками текстов свадебных песен, причётов и приговорок.

По имеющимся материалам, вплоть до последней трети ХХ века народная свадьба в Каменском районе сохраняла основные черты, зафиксированные собирателем. В целом ход свадьбы на территории Каменского района в ХХ веке состоял из следующих этапов:

• сватовство;
• смотренье места («печку глядеть»);
• просватанье («доброё просватаньё»);
• вечеринки у невесты с играми и танцами молодёжи, шитьём приданого;
• поездки в дом жениха («по мыло», «по веники», «половики кроить»);
• пение «зори», «славы»;
• орешник («девичник», «вечеринка», «со цветами»);
• обрученье (обычно утром этого дня невесту водят в баню, происходит также заплетание косы);

день венчания (собственно «свадьба»):

• бужение подруг невестой;
• сжигание «красоты» перед домом невесты;
• раздача «красоты»;
• поездка на могилы родителей за благословленьем невесты-сироты;
• приезд к невесте дружки с подружьем, привоз платья;
• приезд свадебного поезда за невестой;
• выкуп в доме невесты проезда, ворот, стола, косы;
• расплетание косы;
• вывод и передача невесты жениху ее отцом;
• стол (столованье гостей);
• величание тысяцкого, жениха с невестой и гостей
• «выгонный пирог» – знак отъезда к венцу;
• благословление жениха и невесты;
• отправка «глухого воза» с приданым невесты в дом жениха;
• отъезд к венцу;
• венчание;
• встреча от венца хлебом и благословление молодых;
• окручивание молодой;
• свадебный пир;
• сведение молодых на подклет;

второй день свадьбы («смотрёный день», «весёлое утро»):

• бужение молодых;
• подарки от молодой новой родне;
• шуточная баня для свекра и свекрови;
• «метение сора» в доме новобрачного;
• поездка «с визитом» к родителям молодой;
• ряженье гостей;
• объезд села или деревни с украшенной «ёлочкой»;
• продолжение пира;

третий, четвёртый день:

• хождение молодых и гостей по родным;
• окончание обряда: поездки молодых к родителям невесты «концы прятать» (на следующий день после пира у жениха), «к тёще на блины» (через неделю, в воскресенье).

Однако в каждом селении разница в деталях могла быть значительной. Например, сжигание «красоты» происходило не в день венчания, а после него. Поднятие молодых с подклета могло происходить не утром следующего дня, а сразу, ночью, во время продолжающегося брачного пира. Далеко не везде совершались поездки молодых «прятать концы» и т.д. Собственно, каждая свадьба была уникальным явлением, представляющим интерес именно своими особенностями. При общей драматургической канве в каждом селе свадьбы имели свои отличия. К тому же общепринятый и веками закреплённый канон дополнялся импровизациями участников свадебного действа.

Ход крестьянской свадьбы записан И.Я. Стяжкиным так подробно, что не нуждается в особых комментариях. Однако, благодаря хорошей сохранности обряда в памяти народных исполнителей, сегодня мы можем воссоздать и дополнить контекст его бытования.

В начале описания, в разделе «Сватовство», Иван Яковлевич коротко упоминает об обычае показа жениха родственникам невесты. Земляки И.Я. Стяжкина вспоминают немало случаев подмены жениха на смотринах или отказа показать его до венчания. Невесте могли показать брата жениха или специально приглашённого красавца, а вместо него на венчание привезти седого старика или калеку. Вместо жениха могли показать его рубаху, сославшись на отсутствие его самого. Отказаться от венчания уже стоя в храме невеста не могла из послушания родителям и нежелания срамить свою семью. К тому же браки часто были основаны на соображениях материальной выгоды, согласие или несогласие невесты для родителей не имело большого значения.

Независимо от того, нравился девушке жених или нет, она обязана была, начиная со сватовства, «со слезами» исполнять свадебные причёты и пенять отцу с матерью на свое раннее или нежеланное замужество. Иван Яковлевич записал традиционное обращение запросватанной девушки к родителям:

Не вино ты пьёшь, не зеленое,
Уж ты пьёшь же, родимой тятинькя,
Ты мои-то да горячи слезы,
Горячи слезы со причётами.

Задаток со стороны невесты, упоминаемый И.Я. Стяжкиным, везде был разным и мог составлять, например, только два полотенца, трубу холста или одну скатерть. Если родители невесты всё же отказывались от брака, задаток оставался у несостоявшейся свекрови.

Орешник устраивали семьи побогаче, у бедных крестьян этот этап мог пропускаться. На орешник, в отличие от обрученья, приезжала в гости и холостая молодёжь – родственники со стороны жениха, его братья и сестры.

Поездка ряженых «свадьбой» девушек к жениху в день обрученья в более поздних записях, сделанных в Каменском районе, не встречается. Повсеместно девушки ездили к жениху «по мыло» (или «по веники») за некоторое время до обрученья, но не в тот же самый день[34]. По обычаю, приехавшим девицам могли в шутку накрыть стол старой рваной скатертью, усыпанной соломой, сеном, мусором или даже навозом, и лишь потом убрать сор и накрыть нарядный стол с настоящим угощением. Смысл обрядовых действий со временем утрачивался, они превращались в забаву и шутку.

Каждый этап свадьбы был наполнен символическими знаками, жестами и атрибутами, что характерно для невербального языка народной культуры. Так, по венику, полученному от жениха, невеста могла судить об отношении к ней. Хороший, свежий веник – значит, невеста нравится. Пожухлый и сухой – не нравится. По воспоминаниям женщин старшего поколения, однажды жених привязал гостившим девушкам-подружкам невесты на дугу вместо веника дохлую курицу, и им пришлось на подъезде к родному селу менять её на веник, чтобы не огорчать невесту знаком отказа. Из таких мелочей и символических знаков складывалась каждая конкретная свадьба.

Мылом, переданным невесте от жениха во время поездок «по мыло», она мылась во время своей последней девичьей бани накануне обрученья. Этим же мылом в бане бросала в подруг – в которую из них попадёт, не глядя, та первой выйдет замуж. Мыло в некоторых селениях невеста клала за пазуху на время венчания в храме. Затем, вместе с венчальным нарядом и свечами, оно хранилось в семье как оберег и впоследствии использовалось для лечения захворавших детей.«Ране венчались – подвенечное мыло берегли, от сглаза. Как родится ребёночек, подвенечным мылом мыли. Я венчалась, мне мыла печаточку принесли, я за пазуху положила. Венчалась, а у меня мыло в пазухе».

Большое количество свадебных величальных песен – припевок, исполнявшихся на обрученье, служило средством знакомства обеих «званок» (званых гостей из двух родов – жениха и невесты), а не только выражением уважения. Этим объясняется называние гостей по имени-отчеству и добавление «припевания» к величальной песне всех родственников приглашённого – его супруги (супруга), детей, внуков, племянников и даже соседей:

«Есть же у него, да
Есть же у него
Милой племянничок,
Свет-су Николай,
Свет-су Николай-от
Да Ивановищ
Он же со своёй, да
Он же со своёй
Милой невестушкой,
Свет-су де Татьяной,
Свет-су де Татьяной,
Ивановной, да Ивановной.

Потом у этого дядечки есть жена, её припоют. Потом сват скажет: “А у меня есть ещё сын женатый с женой”, его припоют. Да ещё внук есть. И вот этих всех ему припоют, а потом, когда подносят рюмку, пьёт и должен на тарелочку класть деньги. Так что это весь вечер поют. Сколь есть сватовьёв, у всех припоют. Этого жениха кажному припевают, потому что он кажному родственник. До того напоёшься – как пьяный сделашься, захворашь». «Всё обрученье в припевках!»

Песни, которыми И.Я. Стяжкин завершает описаниеобрученья («Ой, остров мой, зеленой мой!», «Уж ты Вася, Василочик» и «Молодка, молодка»), не являются собственно свадебными. Это хороводные и плясовые песни, приуроченные к свадьбе.

Смысл причёта «Уж ты выбери, тятинькя, темну ночкю без ветру» заключался в принятии невестой нрава её суженого и своей подчинённой роли в новой семье. Он был частью обряда «покорения» невесты новой родне, во время которого подаренный ею подшалок (в других сёлах это могли быть вышитые вожжи) вначале отвергался женихом. По воспоминаниям старожилов, причёт исполнялся трижды. Первые два раза жених не принимал подарки от невесты и бросал их на пол, а на третий раз принимал с поцелуем: «Он возьмёт и тожно не бросит. А она на коленках перед ним стоит. Он тожно её за эти места берёт и поднимает».

Наибольшее количество причётов исполнялось в день венчания, когда невеста прощалась с родительским домом. Рано утром невеста с подругами жгла солому – свою символическую «девью красоту» – перед воротами дома. В тексте причёта «Полетила жо дивья красота» содержится намёк на некогда распространённый обычай во время венчания класть ленту из невестиной косы в евангелие в залог девичьей непорочности:

Что садилася дивья красота
На черноскутовску поскотинку.
Тут ей место, тут ей местичкё,
Житье-бытье вековешное.
Что садилася дивья красота
Что на матушку на быстру реку.
Приходила жо чёрна стариса
Со дубовымя со ведерками,
Со кленовым коромыслисом.
Почерпнула жо чёрна стариса
Онисьюшкину дивью красоту,
Расхорошее украшеньисо;
Понесла жо да чёрна стариса
Во матушку во Божью сэркву.
Что поставила черна стариса
Что мою ту да дивью красоту
На престоле Божей Богородисы.

С этим обычаем связано немало легенд: лента нечестной девушки якобы могла почернеть в евангелии или свернуться и выпасть из него. По воспоминаниям старожилов, всё евангелие в храме было проложено такими девичьими лентами.

Со временем текст причёта сократился, и окончание с упоминанием «Божьей церкви» ушло из обращения. Получалось, что «девья красота» навсегда поселялась не в «Божьей церкви», а только на «поскотинке», что нарушало общий художественный смысл причёта.

Кульминацией прощания был обряд раздачи «девьей красоты» – лент, которые символизировали девичью косу и девичью волю. Ленты и восковые или бумажныецветыобычно клались на небольшую тарелку, перед которой причитала невеста. В с. Колчедан невеста связывала ленты с одного конца плёточкой, кисточкой длиной 40–50 см, и эта кисточка лежала вместе с цветами. По воспоминаниям жительниц с. Большая Грязнуха, она закладывала ленточки между пальцами обеих рук и «колотилась» ими о стол. В конце обряда, попрощавшись с «красотой», невеста поднимала тарелку над головой и с силой бросала её об пол. Девушки спешили подобрать эти осколки и чистили ими свои кольца, чтобы скорее выйти замуж.

В тексте одного из причётов упоминается обряд отказа невесте от хлеба-соли, совершаемый накануне венчания:

Отказала родима мамонькя
Мне-ка от хлеба, мне-ка от соли,
От горячиё от похлебочки.

При последней трапезе в родительском доме после обращения невесты к матери, отцу и брату один из мужчин (отец или брат невесты) отодвигал от нее стол, символически разрывая связь девушки с отчим домом[35].

В записях И.Я. Стяжкина отсутствует упоминание о поездке на кладбище невесты-сироты, описанной в ХХ в. его земляками из с. Колчедан и старожилами других сёл Каменского и Камышловского районов Свердловской области. Чтобы попросить благословения у умерших родителей, невеста-сирота с подругами перед раздачей «девьей красоты» ездила «на могилы», где вместе с девушками причитала «по мёртвому» с просьбой к матери или отцу подняться, протянуть руку и благословить её, «горе-горькую»: «С утра сразу снащала поехали на кладбищё, я взяла блословение у мамы там, потому что я приехала защем – чтобы благословенье взять». «Если отец или мать схоронены, девки в день обрученья едут на могилу. Девкам запрягут коробок, и поедут. Она там, на могиле, причитает:

Подымитеся, ветры буйныё,
Со востощной да со сторонушки,
Со громами да со громущимя,
С молоньями да со палющимя».

«Ежели на кладбищё ходили, прощалися, утром, по мёртвому пели. По мёртвому мотив не экой, а жа-алобно так пели, поло-огой мотив. Так сразу за сердцо ловит! Навеста прищитат, а мы поём. На кладбишше наревёшься да сюда под руки ведёшь».

Вскоре после раздачи «красоты» посланцы от жениха (обычно дружка с подружьем) привозили невесте венчальное платье, после чего ожидали приезда жениха.

Живым и весёлым было выкупание проезда, ворот и стола в доме невесты приехавшими «по невесту» поезжанами. Дорогу перегораживали рыболовными сетями, ставили в воротах козлы для распилки дров. Девушки-подруги невесты прикалывали всем приехавшим гостям искусственные цветы. Кто меньше платил за цветок, тому, прикалывая, могли воткнуть булавку поглубже.

Интересно упоминание об участии в свадебном поезде «колдуна». По народным представлениям, свадьбу могли «испортить»: «У нас дедушко был шибко знающий. Мама рассказывала: была свадьба, его не позвали, хозяин против его, щё-то не позвали. Дед говорит: “Ой, какая красивая свадьба! Красиво едут. Ну как в ограду заедут?” Кони подъехали и пали. Навеста с женихом не могли вылезти из кошевы. Хозяин прибежал, сразу тяте в ноги пал. Стало всё хорошо, заехали в ограду, пир-мир». Приглашённый на свадьбу «свой» колдун («вежливец», «знаткой») выполнял охранительные функции.

Сигналом к отъезду под венец был «выгонный пирог»: пирог, каша, яичница или просто пустая тарелка. «Долго не сидят. Со стороны невесты кто-то приносит пирог, закрытый тарелкой, это называлось “выгонный пирог” – пирог, что хватит сидеть, пора ехать. Настоящий пирог рыбный только распечатают – и хоп! на его тарелку перевёртывают. Не говорят: “Вам пора”, а они уже сами должны понять». Во время отъезда к венцу из дома невесты в дом жениха отправлялся «глухой воз» с приданым. Всё было увязано так, чтобы затруднить передачу приданого. В доме жениха приданое выкупали теперь уже его родственники. Приданое тут же развешивалось по стенам и простенкам.

Последние выкупы совершались по дороге в храм и у храма. И.Я. Стяжкин описывает выкуп посленину тысяцким за то, чтобы повозка невесты не останавливалась и продолжала путь. Земляки И.Я. Стяжкина из с. Колчедан и жители других селений описывали также длительную гонку повозки с женихом и тысяцким за повозкой невесты. Догоняя невесту, тысяцкий также уплачивал вознице выкуп водкой.

О последнем выкупе перед венчанием И.Я. Стяжкин писал в черновых заметках: «Поезжане, приехавшие со свадьбой, обязаны дать выкуп за невесту и жениха трапезникам, иначе не пустят в церковь».

В храме обряд венчания был дополнен народными обычаями. «На налое альбом лежит раскинутый, невеста в него, как свадьба провенчалась, кладет ленту метра два. Если невеста за собой знает, что ей не надо класть в Евангель[36], – лучше не класть. А народу-то – полная церква. Вот она перекинет ленту, листок перекинет на эту ленту, – другая свадьба венчается. Вот одна перекинула, чтобы на тот край альбома и на этот край. И вот она только положила – вот говорим, нету Бога. Вот как Восподь!... – и вот лента с этого края вьётся, вьётся – и пала. И цветы положат – они чернеют».

Венчание и вступление новобрачной в дом жениха было наполнено приметами на «большину». Кто встанет на коврик при венчании первым, тот будет главным в доме. Кто больше откусит от каравая, с которым свекровь встречала молодых, того и будет в доме «большина».

При встрече молодых на крыльце исполнялась свадебная песня «Соколы» («Уж вы соколы, соколы»). В Большой Грязнухе пир в доме жениха после венчания так и назывался – «сокола». Первая половина пира – до сведения молодых на подклет – проходила торжественно и спокойно. После поднятия молодых (иногда среди ночи, прямо во время пира) гости начинали веселиться. На второй день свадьбы за столом продавали гуся (чья сторона больше заплатит) и пироги. Смысл многих обрядов второго дня заключался в собирании денег для новой семьи: «Свёкор со свекровкой только сядут, они на пирог деньги кладут, не успеют пирога отломить – их клюками вытащат из-за стола, других садят». Свёкру и свекрови выносили шуточные пироги, якобы испечённые молодой, – с начинкой из щепы, палок и костей, с запечённым в пирог лаптем. «На сор» молодым бросали деньги, «дары»: трубу холста, пеленки, чурбаны с заколоченными в них деньгами, «хоть щё: товару, ковёр, трубу половиков, рушник».

В рукописи остается неясным вопрос, когда невеста прощается со своими подругами. И.Я. Стяжкин пишет: «В доме жениха, в ожидании свадебного поезда, собираются мужики, бабы, парни, девушки». По его сведениям, девушки вместе с остальными неприглашёнными уходят с брачного пира только после окручивания молодой. По воспоминаниям старожилов, неженатых гостей на пиру не бывало. Девушки или оставались пировать в доме невесты, проводив её к венцу, или пели песни у крыльца в доме жениха (молодого), а потом сразу уходили. На пир не приглашались неженатые гости с обеих сторон, даже если они были родственниками – братьями и сёстрами – жениха и невесты. Брачный пир и утро после брачной ночи были наполнены событиями, песнями, частушками, шутками и прибаутками, не предназначенными для невинных ушей: «В смотрёной день соромшину-то собирали, старики; девушек здесь не было». «Здесь уже припевки не пелись и девчонки не приглашались, потому что пелись такие нехорошие песни». «Это уж такой день дикой».

Появление эротических намеков и «соромских» песен на брачном пиру имеет древние корни, но смысл их в народе утрачен, и происходящее все больше и больше оценивается нашими современниками как отсутствие культуры (при этом сельчане ориентированы на городскую культуру, как она им представляется по средствам массовой информации). Этой сменой этических и эстетических представлений в течение ХХ века объясняется неприятие и осуждение на селе более молодым поколением обрядов проверки честности невесты и свадебного ряжения, зачастую имеющего эротический характер.

О ряжении второго дня свадьбы[37] И.Я. Стяжкин довольно сдержанно упоминает в описании событий после «пирожного стола» (на следующий день после венчания): «Все участники гулянки на этот раз рядятся: кто наденет вывороченную шубу, кто нарядится нищим, кто солдатом, бабы рядятся мужиками». В ХХ веке этот обычай был широко распространен и любим в народе. Шумно празднуя свадьбу «по-хорошему» и честность молодой, на второй день свадьбы гости рядились «коровами» и «пастухами», цыганами и «лекарем» с «лошадью». Ряженые мужчины и старухи залезали на крыши домов и на деревья, предлагали встречным односельчанам «полечить» валяющуюся на дороге «лошадь». «А на свадьбе – ак чуть на ёлку не залезла. Да как ещё меня не пустили! Там штыри были такие металлические, я бы если сорвалась, я бы убилась там! А потом залезли на крышу, а она тонью[38] закрыта. Хозяин-то чуть не ревёт: “Слезайте, слезайте! Скорее слезайте! Она гнилая, сейчас вы рухнете, рухнете!” Мы ни черта не понимаем: забрались, и всё. На крышу-ту. Жених лезет за нами нас снимать! Бабушка была в белых колготках и в короткой юбке, я Бабой Ягой была».

В соответствии с традицией, в ряженье использовалась перемена пола: мужчины рядились бабами, а женщины – мужиками, солдатами (в рубахах с шуточными знаками отличия, фуражках или шапках): «Мы со сватьей мужиками нарядились, штаны надели, в штаны по бутылке водки засунули – “А-а-а!” – и плюхнулись в воду. А плавать не умеем! Давай мужики нас вытаскивать. Так не столь на свадьбе водки выпили, сколь на нас извели, когда растирали».

«Смотрёный день» везде считался самым весёлым днем свадьбы. Если невеста была «честная», в него «преставлялись всяко», «дурили»: ряженые мужики таскали по селу в поганом корыте переодетую мужчиной свекровь, мазали её красной краской[39]. Гости разрывали на свахе красную рубаху и навязывали на себя куски ткани. По деревне в нарядно застеленных коврами или половиками кошевах ездили с украшенной «ёлочкой» – берёзкой или вицей с навязанными на неё лентами или лоскутками красной материи[40].

В д. Черноскутовой, как и в соседних с нею с. Колчедан и д. Большая Грязнуха, в конце ХХ – начале ХХI вв. свадебное ряжение второго дня и поездки с «ёлочкой» были подробно описаны старожилами.

Немало сохранилось сведений и о свадьбе «убёгом». Причинами таких свадеб могли быть как малый достаток родителей, не желавших устраивать свадьбу, так и непокорность молодых: «Девушку просватали, уже и приданое шили, а парень говорил: “Мою Дашку просватали, а я остался”. Договорились с ней, и после просватанья парень её украл, и уехали, и всю жизнь прожили». Обычно такие свадьбы рано или поздно заканчивались прощением и примирением сторон.

Экспедиционные материалы, собранные сотрудниками Свердловского областного Дома фольклора в 90-е годы ХХ – нач. ХХI вв., подтвердили достоверность сделанных И.Я. Стяжкиным записей, касающихся свадебного фольклорно-этнографического комплекса. Основные этапы обряда, а также многие из свадебных песен и причетов, записанных Иваном Яковлевичем, были зафиксированы на территории бывшего Камышловского уезда почти сто лет спустя, где они сохранялись в памяти народных исполнителей вплоть до конца ХХ – начала ХХI вв.

Сегодня свадебный обряд во всей его полноте по разным причинам разрушен. Из народной свадьбы практически исчезли причёты и обряды, связанные с проверкой честности невесты, а дольше всех удержались элементы, представляющие развлечение и забаву (ряженье, выкуп невесты, «метение сора» и т.д.). Тем большую ценность имеют записи И.Я. Стяжкина, сделанные им около ста лет назад. Почти через столетие с трепетом воспринимается живое исполнение вариантов собранных Иваном Яковлевичем песен и причётов его односельчанами и земляками[41].

В отделе «Песни плясовые» текстов представлено немного. По напевам они делятся на три группы: собственно плясовые песни («Травонька», «Ночкя моя, ночкя» – вариант песни «Молодка, молодка», уже представленной в отделе «Свадебный обряд», «Уж ты, Вася-Василочек»), хороводные (три варианта песни «Во саду ли, в огороде») и так называемые припевки под камаринского («Тропка», «Саночки-скочки», «Дудочка»).

По экспедиционным материалам, на указанной территории плясали «барыню», русского, трепака, «мёртвого казака»[42], кадриль, ланце, позже – краковяк, падеспань, польку. Плясали под гармошку, под балалайку, «по писням» и «под язык» («тырырыканье»)[43]. Соединение песен, инструментального сопровождения и хореографии при этом было достаточно свободным. Так, трепака мужчины плясали под «барыню», под «парнишьи» частушки, «под язык», под любой плясовой наигрыш[44]. То же относится и к кадрили, которую могли плясать и под наигрыш, и под песни с частушками, и «под язык». Если была гармошка или балалайка – плясали под наигрыш, не было – «по писням» и «под язык». Большую роль играли ударные и шумовые инструменты (бубен, тазик, ведро, печная заслонка, ложки и т.п.). Во время пения исполнители «подухивали», притопывали, подхлопывали, дробили. Для усиления шумового эффекта во время пляски в избе на пол ставили тазик с ложками. Летом, на улице, мужчины плясали трепака босиком.

Чаще всего под плясовые песни и частушки плясали «кружком», друг за другом или парами: «Мужчины и женщины кругом идут, мелконько приплясывают». Песни пели «с приплёсом, на мотив крутенькё[45], чтоб плясать можно было». Традиции народного исполнительства были самые разные и отличались от села к селу. Так, в одних сёлах русского могли плясать и мужчины, и женщины: на вечёрках на перепляс выходили парень и девушка – кто кого перепляшет. В других сёлах его плясали только мужчины и парни: «Робята плясали сами собой русского. По одному, один другого выманивали плясать». Те же замечания относятся и к трепаку.

В черновых записях И.Я. Стяжкина сохранились наброски скоморошин и припевок под камаринского, которые исполнялись и под пляску, но в раздел «Песни плясовые» собирателем не были включены.

В VI отдел «Песни припевки, повертушки (частушки)» вошли в основном тексты, подготовленные И.Я. Стяжкиным к публикации в сборнике «Народная литература Камышловского уезда». Однако редакция сочла необходимым дополнить их частушками из его черновых записей. Поскольку единой внутрижанровой классификации частушек не существует, в издании сохранён географический принцип расположения текстов, предложенный И.Я. Стяжкиным.

Частушки расположены по местам их бытования и записи, этот принцип последовательно проведён и после дополнения текстов черновыми записями собирателя (соответственно этому изменена авторская нумерация частушек). Географические пометы, данные И. Я. Стяжкиным некоторым черновым записям, оставлены в том случае, если они уточняют место записи, отражённое в заголовке раздела. Построчная и строфическая разбивка частушек авторская.

Ударения в начальной форме слов, приводимых в сносках, не всегда совпадают с требуемым в частушке, где место ударения зачастую определяет ритм стиха.

Частушки были зеркалом крестьянской повседневной жизни. На территории бывшего Камышловского уезда их называли частушками, припевками, «повертушками», «набирушками», «наговорками». В небольших текстах отражалась повседневная жизнь людей, их ценностные представления, местные нравы и обычаи. Тематический спектр частушек достаточно широк – от любовной лирики до сатиры. В частушках находили отклик события из жизни страны, общины, семьи (войны и революция, смена общественного уклада, проводы в армию) и события личной жизни человека: смерть близких, сиротство, отношения в семье, любовные коллизии.

Частушка – самый живой, гибкий, подвижный жанр народной поэзии, форма быстрого реагирования на всякое жизненное явление. Частушки, собранные на рубеже веков Иваном Яковлевичем Стяжкиным, отличает высокая степень обобщения, типизация образов и сюжетов, мера в выражении чувств. Они сдержанны и целомудренны, несмотря на юмор и иронию, свойственные этому жанру. Со временем частушка всё больше индивидуализируется и социализируется, наполняется «злобой дня» и приближается к плакату, анекдоту, коротенькому памфлету.

В ретроспективе по частушкам, собранным в течение столетия, можно проследить историю народа: особенности его мировоззрения, этических и эстетических представлений, быта и характера, этнопсихологии, изменение нравов и обычаев, предметного мира и языка.

Частушка была вездесущим жанром, сопровождавшим все формы крестьянской жизни.Часть текстов приурочена к определённым датам народного календаря и к свадьбе. В них упоминаются календарные и свадебные обряды и обычаи, народные праздники – Святки, Масленица, Троица:

Боля, Святощки-то подходят,
Как крута гора валит.
После Святощек ускоре
Хощут милова женить[46].

В Светлую седмицу (Пасхальная неделя), называемую на Урале ещё «качульной неделей», на качелях пели «качульные частушки»:

Девки, чули, на качуле
Что мне милый говорил?
Говорил, наказывал:
«Никому не сказывай!»[47]

В текстах содержались намёки на имущественные законы того времени:

Милый свататся и хвастат,
Что наличины баски.
У тебя четыре брата,
Не достанется доски[48].

Не сватайся, мотаня,
За тебя не отдадут.
У тебя четыре брата,
Тебе дому не дадут.

В частушках предстают такие обычаи традиционного общества, как ответственность брата за сестёр и парня за свою девушку:

Не смейся, парень-гад,
За меня восстанет брат.
А если брата дома нет –
Большой за девушку ответ.

За мотаню промотаю
Весь отсовский капитал.
За мотаню грудью встану,
Бить мотаню я не дам.

Тексты частушек – в большой степени реальные картины сельских нравов и обычаев, этикета и даже деревенской моды. Так, в начале XX века было принято, чтобы девушки дарили парням подарки: вышитые кисеты или портянки, украшенные ленточками. Деревенским модникам девушки нашивали поперёк по краям портянок ленты нескольких цветов (голубую, белую, розовую, синюю, красную) таким образом, чтобы они обязательно свисали с сапога как знак девичьего внимания. В частушках девушки не без иронии пели:

На портянки милый просит,
Где бы я ему взяла?
Сатинету в лавке нету,
А холста не наткала.

Частушки служили формой поэтического диалога между представителями обоих полов. Девушки позволяли себе насмешку над парнями, задирали парней: «Девки-те подфигуривают, которым не надо парней-то этих»:

Не стой у ворот,
Не мани картузиком.
Я гулять с тобой не буду,
С эким карапузиком.

Чё ты, боля, задаёшша,
Сапоги с калошами.
У тебя губа отвисла,
Как у старой лошади[49].

Боля, писма не пиши,
Не ломай карандаши.
А любовь-то через писма
Всё равно не от души[50].

Парни не оставались в долгу:

Пойдём, пройдём, товарищ,
Подле шмарочёк своих,
Пропоём, товарищ, писни –
Надорвём серца у их.

Шмары гумнами бежали,
Шмары огородами.
Которы дома нощевали,
А кои – под зародами.

Частушки – правдивое зеркало нравов своего времени. Женщины старшего поколения, родившиеся в начале ХХ века, вспоминали: «Раньше били, издевались над девкам-де шибко. Раньше издевались, никто. Допустим, она с одним подружила, потом с другим. Вот он её и колошматит за то, что она с другим».

Меня миленький бил,
Из ручки кровь бежала.
Он бил, говорил,
Что плохо уважала.

Не бери, милой, полено,
Не замахивайся бить.
А я любить тебя не буду,
А силой милому не быть.

Интересны девичьи частушки-диалоги:

– Задушевная подруга,
У нас болещкя один,
Давай его, подруга,
На базаре продадим.

– Задушевная подруга,
Как ты смела так сказать?
Разве можно на базаре
Ухажёров продавать?

Такие песенные диалоги могли перерастать в долгие «беседы»:

– Подруга моя,
Подруга дорогая!
Поскоряе забывай
Своёго негодяя[51].

– Подруга милая,
Не далёко линия.
Пойду лягу под машину
За измену милого.

– Дорога моя подруга,
Под машину не ложись.
Неужели из-за милого
Положись свою жизь?

– Дорога моя подруга,
От сирени ветощка.
Не советую любить
Такого малолетощка.

– Подруга моя,
Подруга алой крови.
Подруга, вылещи меня,
Страдаю от любови.

– Дорога моя подруга,
Дорога подруженька.
Я бы рада утонула,
Маловата луженька.

– Подруга моя,
Подруга дорогая!
Как подруга, так и я
Никем не занятая.

– Подруга, бела грудь,
Пойдём на озеро тонуть.
Гуляли вместе заодно,
Пойдём на самоё на дно.

По воспоминаниям старожилов, по селу с частушками ходила молодёжь, впереди – гармонист, по обеим сторонам – девушки-соперницы («грубиянки»). «А как гармони стали – так по очереди поют девки, идущие по сторонам от гармониста. “Грубиянки” – так одна другой заливает»:

Грубиянощкя на жниве,
Я сидела на парах.
Грубиянощке поддуло,
А я осталась на бобах.

Грубиянощкя моя –
Бутылка из-под «Рыкова».
Говорит – руками машот –
Половина дикова.

Грубиянощкя, не пой,
У тя голос не такой.
Тонким, звонким нащинашь –
Недолго с болей нагуляшь.

Мужские («парнишьи») частушки отличались от девичьих и текстами, и напевами. Парни пели о мужской дружбе, об уходе в армию, о ревности и любви, об отношении к девушкам:

Мы с товарищём вдвоём,
Не надо нам единова,
Без товарища один –
Головушка погинула[52].

Товарищ мой, шмарочку
Пореже обнимай.
Если будешь обнимать,
Ножа тебе не миновать.

Товарищ, горя много,
Помоги горю мою.
Ведут меня в солдаты –
Сбереги милку мою.

Товарищ дорогой,
Товарищ-дорожинощкя,
Скажи-ко, дорогой,
Кому досталась милощкя?

Мужские частушки звучали во время борьбы на праздничных «кругах» и «под драку». Любопытно, что со временем задиристые мужские частушки под «улочную» в Камышловском районе и в Шадринском районе соседней Курганской области при Советской власти стали называть «хулиганские частушки», «семьдесят четвёртая» (по статье закона, осуждающей за хулиганство), «шаромыга» и т.д. По воспоминаниям старожилов, за исполнение таких частушек можно было угодить в тюрьму. Под такие частушки не плясали, а пели под наигрыш на гармошке («улочная», только побыстрее и «на высоких тонах»).

По напевам частушки были «долгие» (медленные, протяжные, близкие лирической песне) и короткие (сходные с плясовыми и нередко исполнявшиеся под пляску, под кадриль и ланце). Самыми распространенными наигрышами «под частушки» на территории бывшего Камышловского уезда были «улочная»[53], «сербирьянка», «подгорная», различные «страдания» и варианты камаринского. Два напева, приведенные И.Я. Стяжкиным в этом разделе («Берег с берегом не сходится» и «С гороньки на горонькю»), как раз представляют типичную сельскую «улочную».

Исполнение частушек могло перемежаться пляской (дроблением). В конце пляски участники пели частушки гармонисту, благодаря его за игру, или исполняли последнюю частушку – знак окончания веселья:

Плясала на мосту,
Плясала на полянощке.
Спасибо игроку,
Спасибо и тальянощке[54].

Особо выделялись группы частушек, приуроченные к проводам в армию («некрутские») и к свадьбе. Как указывалось выше[55], последние носили явно выраженный эротический характер.

Тематика частушек со временем менялась, отражала реалии своего времени: образование колхозов, раскулачивание, события второй мировой войны, имена государственных деятелей:

Проклятая война,
Она меня обидела.
Заставила любить
Кого я ненавидела[56].

Как у моёго милого
Рубашка кашемирова.
Рубашка чуть налево,
Как у Ворошилова[57].

Менялся в ХХ веке и лирический, поэтический словарь частушек: «Вот у нас когда ходил кто – болещкя. Болей звали. А раньше – духаня. Это до нас там, до нашей эры».

Отношение к частушкам в традиционном обществе было слегка пренебрежительным, что нашло отражение в языке, в названиях частушек и комментариях к ним: «повертушки», «набирушки», «мелки песенки», «всякая дребедень». Несмотря на это, многие частушки отличает высокий художественный вкус, чувство юмора, яркая образность, меткие метафоры:

Задушевная подруга,
Трепача не уважай.
У него насчет любови
В голове неурожай[58].

Иван Яковлевич Стяжкин записывал частушки на протяжении всей своей жизни. Во многом ему помогали добровольные корреспонденты. Так, часть частушек, вошедших в VI отдел «Народной литературы Камышловского уезда», была собрана и передана И.Я. Стяжкину в мае 1912 г. Надеждой Вишневской, проживавшей в то время в с. Водолазово[59] и с. Колчедан Камышловского уезда («Припевки карпушинские»).Частушки раздела «Песни тёменские» былизаписаны в 1902 г. учительницей темновской школы Натальей Петровной Молчановой. В наследии И.Я. Стяжкина, помимо подготовленных к изданию в составе рукописи «Народной литературы Камышловского уезда», есть также частушки, записанные им в селах Колчедан и Волковское в 1948 году, а также частушки, записанные в разное время в г. Каменске-Уральском, д. Черноскутовой, с. Малая Грязнуха и с. Сосновское Каменского района Свердловской области.

Частушки, собранные И.Я. Стяжкиным, разнообразны по тематике, по формеи по приведенным в рукописи напевам. Тематически они остаются в рамках жанра, что определяет их разнообразие. В текстах «Народной литературы Камышловского уезда» нашли отражение нравственные и этические представления народа, касающиеся семейной и личной жизни человека:

Ты играй, играй, гармошка,
Да надутые меха:
Кто женатого сполюбит,
Примет на душу греха[60].

Большинство частушек отличает яркая образность, выросшая из крестьянской повседневной жизни и понятная человеку, живущему на селе:

Сиял репу и морковь,
Никотора не взошла.
Сватал нужну и богату –
Никотора не пошла.

Частушки социальной направленности передают особенности быта населения горнозаводского Урала:

Во старом во заводе
Дохтур – лихорадка:
Просит жареного льду
В деревянной латке.

Поэтические метафоры носят характерные приметы времени, в которое они были созданы:

Карасин-от не буксин,
Горит в ланпе ясно.
Со мной миленькой живёт,
Живёт несогласно.

Частушка как жанр позволяла выразить тонкости душевных переживаний, настроения человека, и при этом оставалась художественным обобщением:

За рекой черёмушка
Сроду не светала;
Кабы ласточка была –
К милому слетала.

Частушки, собранные Иваном Яковлевичем, выделяются из корпуса частушечных текстов, собранных на территории бывшего Камышловского уезда в ХХ веке, прежде всего тематической широтой, богатством и разнообразием, наполнением реалиями крестьянского и заводского быта своего времени. Многим из них присуща сюжетность и достаточно развёрнутая форма («Я свою коврову шаль», «Задушевная подружка», «Рано, рано снег напал», «В воскресенье при собранье» и др.).

Иногда тексты частушек в рукописи И.Я. Стяжкина частично совпадают с текстами плясовых песен, распространённых на Среднем Урале («Витер дует со восток»). На самом деле обозначить точные границы между плясовыми песнями и частушками (припевками) часто не представляется возможным ни по сюжетам, ни по ситуации бытования. Некоторые тексты VI отдела («Ой за горенкой, за околенкой»), как и некоторые не включенные автором в поздний список («Вы не стойте, робята, у окна»), имеют пометы: «плясовая».

Традиционная народная культура в силу своей синкретичности плохо поддается чётким делениям и последующим однозначным обобщениям. Смысл, своеобразие и красота её – именно в цельности художественного языка, многовариантности и живых местных «особинках», в перетекании, мерцании и переплетении сюжетов, образов и напевов. Песенные тексты, записанные И.Я. Стяжкиным, представляют ценность именно этой живой правдивой картиной бытования фольклора, богатством и разнообразием народной жизни в конкретных деревнях и сёлах.

Судя по полноте и тщательности записей, по вниманию к народной жизни в её целостности, сельский учитель и краевед Иван Яковлевич Стяжкин в работе над рукописью «Народной литературы Камышловского уезда Пермской губернии» следовал принципам, примерно в то же время выраженным в юношеской работе будущего замечательного фольклориста и ученого Ю.М. Соколова: «Убеждение же в том, что все стороны народной мысли, духа и творчества стоят всегда в соприкосновении с другими сторонами народной жизни, должно заставить исследователей учитывать всегда результаты этих соприкосновений и рассматривать народное творчество на общем фоне всей жизни народа»[61].

***

Первый том настоящего издания охватывает всё песенное наследие, собранное И.Я. Стяжкиным для «Народной литературы Камышловского уезда Пермской губернии». Свои первые записи Иван Яковлевич сделал в сентябре 1896 года в селе Квашнинском Камышловского уезда, последние пометы внёс в рукопись в 1964 году. Почти семидесятилетний труд замечательного человека должен наконец увидеть свет.

С великой благодарностью к автору и его землякам, сохранившим для нас богатство нашей культуры, готовилась эта книга. Надеемся, что она откроет читателю новые грани понимания традиционной народной культуры, наполнит его уважением и любовью к людям, жившим прежде нас.

Приносим свою искреннюю благодарность за помощь в работе с рукописными материалами директору Муниципального бюджетного учреждения культуры «Каменск-Уральский краеведческий музей им. И.Я. Стяжкина» Гурьеву С.Ю., старшему научному сотруднику музея Зенковой Л.В., а также хранителю фондов Свердловского областного Дома фольклора Барминой С.Г.

 

***

В настоящем издании редколлегия старалась полностью сохранить все диалектные фонетические и лексические особенности, зафиксированные и переданные И.Я. Стяжкиным. Однако передача практически всех черт в рукописи непоследовательна, что оговаривается также и автором в его предисловии к словарю (словарь диалектных слов и выражений и авторское предисловие к нему входят во второй том издания «Народной литературы Камышловского уезда»).

Большинство отражённых диалектных особенностей составляют следующие.

Переход а в е между мягкими согласными: печель вместо печаль, премо вместо прямо.

И на месте исторического «ять» под ударением перед мягким согласным: писня вместо песня, исть вместо есть.

Переход е в о после мягких согласных (в заударном и иногда в предударном положении): горё вместо горе, пишот вместо пишет.

Утрата заударного j между гласными и последующее стяжение этих гласных: гулят вместо гуляет, потерят вместо потеряет.

Зачастую начальные о и у становятся йотированными -йё, -йю: йёкошко вместо окошко, йёднажды вместо однажды, йюпадёт вместо упадёт, предлог йю вместо у.

Оканье: росцвела вместо расцвела, рости вместо расти.

Отвердение долгого мягкого щ: шшоки вместо щёки, изменьшшик вместо изменщик.

Замена аффрикаты ц на с и аффрикаты ч на щ: отес вместо отец, сэрковь вместо церковь, светощик вместо цветочек

Смягчение заднеязычных согласных после мягких согласных: тятенькя вместо тятенька, окошечкё вместо окошечко.

Изменение сочетания -шь(ся) в окончаниях глаголов 2 л. ед. ч. на -шш(а) (долгое твёрдое): шатаешша вместо шатаешься, похваляешша вместо похваляешься.

Форма окончания существительных в творительном падеже множественного числа совпадает с формой дательного падежа: (со) подружкам вместо (со) подружками, (со) братцам вместо (со) братцами.

Окончание имён существительных среднего рода ё вместо е: вишеньё вместо вишенье.

Изменение существительных мужского рода типа дедушка по второму склонению – дедушко, к дедушку.

Окончания имён прилагательных единственного числа именительного падежа мужского рода -ий/-ый передаются как -ей или -ой: большешарой вместо большешарый, милой вместо милый, последней вместо последний.

Некоторые устаревшие формы сохранены: тятинька вместо тятенька, поясочик вместо поясочек.

Буква ё также передана в соответствии с рукописью.

Заметим при этом, что И.Я. Стяжкин внимательно отражал не только особенности местного говора, но при этом часто и общеязыковые фонетические закономерности, каковые в данном издании редколлегия сочла возможным дать в общепринятом, литературном, варианте написания для удобства восприятия, например: што – что, окончания прилагательных -ова/-ева передаются как -ого/-его, окончания глаголов -тца как -ться.

Для объяснения значений диалектных лексем, встречающихся в текстах, в первую очередь использовались толкования из «Словаря народного говора Камышловского уезда Пермской губернии» И.Я. Стяжкина. Если соответствующего слова или значения там не находилось, прибегали к помощи региональных словарей: Диалектного этноидеографического словаря и Словаря русских говоров Среднего Урала, а при необходимости объяснения устаревших слов – Толкового словаря живого великорусского языка В.И. Даля. Если же в тексте песни детальное толкование слова (то есть описание реалии) было невозможно (или, как в песенных текстах, часто и не необходимо), редколлегия предлагала свой вариант.

 

***

В нотации напевов сохранены особенности записи И.Я. Стяжкина, за исключением явных описок (недостающие паузы, лишние ключевые знаки и т.д.). Запись запева перенесена в нижний голос в соответствии с локальной исполнительской традицией.

Особую трудность для редактирования представляет метроритмическое оформление записей, сделанных собирателем. В одних случаях неясности и неточности отредактированы и реконструированы по последующим строфам, в других оставлены без изменения в связи с отсутствием песенного образца и во избежание привнесения искажений.

В некоторых проголосных песнях, собранных И.Я. Стяжкиным, отражены колебания между натуральными ладами и гармоническим минором на протяжении одной строфы («Зачем задумался, служивой», «Звенит звонок в тюремном замке»). Это явление встречается в записях, сделанных на территории бывшего Камышловского уезда в ХХ и ХХI вв., и свидетельствует об изменении слухового опыта исполнителей и процессе трансформации традиции в результате длительного взаимодействия двух ладовых систем – мажоро-минорной и основанной на ладах народной музыки. Это же замечание относится к канту «Молитвенная песнь ко пресвятой Деве Марии». Параллельные квинты в голосоведении («Что ты вьёшша, чёрной ворон») также встречаются в местной певческой традиции и не являются ошибкой записи автора.

Некоторые случаи альтерации не подаются объяснению и оставлены без изменения как факт (песня «Потеряла я колечко» из II отдела и частушка «У подриженских робят»). Некоторая нелогичность напева в песне «Пойду, выйду, молоденькя» объясняется тем, что И.Я. Стяжкин записывал запев в нижнем голосе, а затем оставлял его и переходил на запись верхнего голоса.

В местной певческой традиции реально голоса звучат на октаву ниже авторской нотации (для женских голосов этот диапазон варьируется в пределах малой и первой октав). Указания темпов даны по рукописному варианту. В некоторых случаях темп и размер собирателем не были указаны.

Разбивка на строфы и строки[62] в записи И.Я. Стяжкина определяется не музыкальными, а литературными особенностями. При этом тексты песен, выписанные автором в нотных образцах, не всегда точно совпадают с текстами, представленными ниже.

---

[1] Об истории рукописи «Народная литература Камышловского уезда» и судьбе наследия И.Я. Стяжкина в целом см.: Зенкова Л.В. И.Я. Стяжкин как собиратель фольклора // Из фольклорного наследия И.Я. Стяжкина. Т. 1. Уральские сказки. Екатеринбург: Свердловский областной Дом фольклора, 2002. С. 13–16.

[2] Государственный архив Свердловской области (ГАСО), ф. 101, оп. 1, дело № 756.

[3] Первый отдел рукописи содержит несколько карандашных помет «из печат книг», «христ сб», не принадлежащих И.Я. Стяжкину.

[4] В «Спискахдуховенства Екатеринбургской епархии на 1899 г.» он указан как священник Вознесенской церкви села Вознесенское Шадринского уезда.

[5] Носителями традиции духовные стихи на Урале, как и на Русском Севере, называются просто стихами, что нашло отражение в записях И.Я. Стяжкина.

[6] Епитимийник – один из жанров древнерусской покаянной дисциплины, восходящий к византийским покаянным уставам, Номоканону (Кормчей книге).

[7] Черновики «Духовных стихов» не были окончательно отредактированы автором. Помимо подготовленных к публикации текстов, вошедших в настоящее издание, они содержат выписки из Устава, варианты некоторых канонических молитв, а также несколько текстов, непригодных для чтения или попавших туда по ошибке. Решением редколлегии эти черновые записи не вошли в настоящее издание.

[8] Казанцева М. Г. Духовные стихи в старообрядческой и православной традиции Урала // Христианское миссионерство как феномен истории и культуры (600-летию памяти святителя Стефана Великопермского). Том II. Пермь, 1997. C. 247.

[9] Соколов Ю.М. Русский фольклор. – М., 1941. С. 287.

[10] Соколов Ю.М. Духовные стихи. Литературная энциклопедия: Словарь литературных терминов: В 2-х т. М.–Л., 1925.

[11] Там же.

[12] В других известных вариантах стих называется «Праведное солнце в раю просветило». Искажение слова свидетельствует об утрате понимания текста в процессе его устного бытования.

[13] «”Плач Адама” зафиксирован в одной рукописи еще ХV в. с характерной пометкой: “Стих – старина за пивом”» (Соколов Ю.М. Русский фольклор. – М., 1941. С. 288–289).

[14] Исполнение этого стиха каликами перехожими в свое время послужило основанием для создания поговорки «петь Лазаря» в значении «просить, жалобить, прикидываться несчастным».

[15] См.: Мангилев П. И. Епитимийник в приписке к Апостолу 1597 г. // Проблемы истории России. Выпуск 3: Новгородская Русь: историческое пространство и культурное наследие: Сб. научн. трудов. – Екатеринбург, 2000. − С. 395−398.

[16] Все названия в издании даны в авторском варианте.

[17] Одна из них в ХХ в. исполнялась в с. Сосновское Каменского района.

[18] По сведениям местных краеведов, село Сипавское Каменского района было основано беглым каторжником Сипаевым, а село Рыбниковское того же района, по легенде, названо по фамилии ссыльного Рыбникова, крепостного крестьянина из Центральной России.

[19] Так, село Кочнёвское Камышловского района, упоминаемое в рукописи И.Я. Стяжкина, было основано беглым крестьянином Иваном Кочневым в 1796 г., о чем свидетельствует публикация в «Пермских губернских ведомостях» (Пермские губернские ведомости. 1882, № 85).

[20] По этой же причине редакция сохраняет в текстах песен авторский вариант разбивки на строфы (Ред.).

[21] Бирюков В.П. Урал в его живом слове. Свердловск, 1953. Там же указаны пути проникновения поздних, преимущественно городских, песен «расейского» происхождения на Урал.

[22] Из переписки И.Я. Стяжкина с филологом В.В. Кукшановым.

[23] См.: Мехнецов А. М. Песни русских старожилов Западной Сибири: Народные песни Томского Приобья. М., 2000 г.; Калужникова Т.И., Кесарева М.А. Песни Старого Урала (Невьянский и Каменский районы Свердловской области). Екатеринбург, 2001 г.

[24] Здесь и далее цитируются экспедиционные записи из фонда Свердловского областного Дома фольклора (СОДФ), сделанные автором предисловия совместно с сотрудниками СОДФ Барминой С.Г., Лягинсковой Л.А. и Бобрихиным А.А. в 2001–2004 гг.

[25] В «Народной литературе Камышловского уезда» вариант этой песни называется «Было в городе Адесте».

[26] См. тж.: походёнешная песня – песня, под которую молодёжь во время игрища, взявшись за руки, а когда кончится песня, исполняют то, что советуется, т.е. целуются и отправляются на место (словарь Стяжк.).

[27] Диалектный этноидеографический словарь русских говоров Среднего Урала. CD ROM (1). Екатеринбург, 2009 (далее – ДЭИС).

[28] На вечёрках нередко присутствовали взрослые – родители, бабушки и дедушки, соседи. Женщины старшего поколения вспоминают: «Много не нацелуешься. Родители смотреть ходили».

[29] Если девушке не нравился парень и она отказывалась сесть с ним или поцеловаться, по правилам игры ведущий мог хлестнуть её, даже ремнем.

[30] Называние по отчеству считалось признаком уважительности. Ср: «звать-величать» – называть по имени и отчеству.

[31] Вариант этой хороводной песни в Алапаевском районе Свердловской области был приурочен к свадьбе: под неё ходили в просватанье.

[32] ДЭИС.

[33] См.: Зеленин Д. К. Описание рукописей ученого архива Императорского Русского географического общества. Т. 1. Вып. 3. Петроград, 1916.

[34] Обычай этот в Каменском районе сохранялся долго: «Ездили по веники еще в 1956-м, 1957-м, 1958-м, а потом не стали».

[35] Сам обряд, существовавший в ХХ веке в других районах Свердловской области, здесь только упоминается.

[36] То есть если не сохранила девичью чистоту.

[37] Часто он назывался третьим в тех местах, где первым считался день обрученья.

[38] Тонь – искаж. «толь».

[39] В случае нечестности невесты её венчальные цветы (восковой венок) надевались на «поганое» ведро, вместо красного вина к столу подавали белое и гуляли невесело – считалось, что «свадьба запала».

[40] В с. Пироговском Каменского района украшенную лентами небольшую ёлочку ставили на крышу дома молодого наутро после брачной ночи. В с. Кочнёвском Камышловского района с украшенной ёлкой в руках шла женихова сваха во время «визита» молодых к родителям невесты.

[41] Варианты некогда записанных И.Я. Стяжкиным текстов песен и причетов можно услышать в аутентичном исполнении в аудиозаписях конца ХХ века. См.: «Свадебный обряд Каменского района Свердловской области» / Сост. Успенская Н.Н. Центр традиционной народной культуры Среднего Урала. Екатеринбург, 2011 г.

[42] Мужская пляска с двумя участниками. Один из них лежал на полу, второй плясал. За какую часть тела лежащего задевал ногой пляшущий, та начинала «дёргаться». Так плясали до тех пор, пока все тело лежащего не начинало «дёргаться».

[43] Замена текста при пении на слоги и слогосочетания «ты-ры-ры-ры», «тина-рина» и т.д.

[44] Одной из частушек, собранных И.Я. Стяжкиным в VI отделе, предпослан заголовок: «Трепак».

[45] Быстро, в отличие от «пологого» (медленного) напева.

[46] Частушка с комментарием: «После Святок и начинаются свадьбы – и просватанье, и свадьбы. И они всегда в одно время» – записана в с. Б. Грязнуха Каменского района Свердловской области.

[47] Эта и следующие частушки и комментарии к ним записаны в с. Сипавское Каменского района Свердловской области от замечательной песельницы Валентины Григорьевны Белоусовой, 1910 г.р.

[48] По обычаю, при отделении женатых сыновей родительский дом доставался старшему сыну.

[49] Частушка записана в с. Кочнёвское Камышловского района Свердловской области.

[50] См. примеч. 47.

[51] Эти частушки записаны в с. Куровское Камышловского района Свердловской области.

[52] См. примеч. 47.

[53] С типичной гармонической формулой S – Т – D – Т, «долгая» и «короткая», иногда наигрыш так и назывался – «Под частушки».

[54] Частушка и комментарии к ней записаны в с. Кочнёвское Камышловского района Свердловской области.

[55] См. комментарии к отделу «Песни свадебные. Обряд крестьянской свадьбы».

[56] См. примеч. 47.

[57] Частушка записана в с. Травянское Каменского района Свердловской области.

[58] См. примеч. 47.

[59] В черновиках И.Я. Стяжкина упомянуто как с. Водолазовское, на картах конца ХIХ в. значится как выселки Водолазово.

[60] Эта и следующие частушки, записанные И.Я. Стяжкиным, представлены в отделе VI настоящего издания.

[61] Цит. по: Этнографическое обозрение. – 1909. № 2–3. М. С. 182–185.

[62] В рукописи строки и строфы названы автором одинаково – «строфами».

Добавить комментарий

Имя (обязательное)

E-Mail (обязательное)

Обновить

Отправить

Отменить